На днях у меня состоялось два очень важных разговора. Первый — с А., в чьей галерее осенью планируется моя персональная выставка. Рассказала ей про свою новую концепцию, была уверена, что ей не понравится, но вышло наоборот — она очень классно восприняла новую идею проекта и всячески меня поддержала. Вторая встреча — с С., куратором, с которым мы эту выставку будет делать. Была уверена, что идея ему понравится, но вышло наоборот — несколько часов подряд разговаривали о том, что не так в моей концепцией и почему было бы лучше её видоизменить. Надо сказать, что я до последнего защищала свою версию, но под конец он меня убедил. Хотя сейчас, спустя пару недель (а вы же помните, что я все эти записи делаю с большим опозданием), я могу сказать, что окончательно запуталась и уже не понимаю, чего мне хочется на самом деле — оставить первоначальный вариант или радикализироваться, как советовал С. Точнее как, радикализироваться мне хочется абсолютно точно, но я не уверена, что готова к этому прямо сейчас.
Решила отложить принятие решения на потом. Работы для первого варианта и так уже готовы, по второму варианту пока работаю и пытаюсь собрать его во что-то внятное, чтобы можно было сравнить две концепции более предметно.
А чтобы помочь мне со всем этим разобраться, С. посоветовал прочитать одну хорошую книжку, которую я уже успела купить, но ещё не успела начать.
Тем временем в студиях продолжают висеть чистые холсты, а я продолжаю откладывать начало работы над ними. Но рабочий процесс всё равно идёт — в пятницу ходили с ребятами на выставку в ММСИ.
Я когда первый раз на ней была, как-то упустила тот момент, что среди экспонатов затесался мой бывший работодатель. Немного взгрустнула, что даже он уже успел затесаться в коллекцию музея, а я пока нет.
Ну и потихоньку готовлюсь к своему круглому столу в Открытых студиях, который запланирован на 25 июля — не помню, рассказывала я про это или нет, но я пригласила друзей-живописцев поговорить о том, почему в 21 веке мы всё ещё занимаемся такой устаревшей техникой (этот вопрос мне с пугающей периодичностью задают в самих студиях). Конечно, к такому нельзя подготовиться, но я всё-таки решила почитать книжки. Вот, например, наконец-то добралась до текста Дёготь, он у меня лежит уже много лет и всё никак не дождётся своего часа. Теперь понимаю, почему так долго откладывала — просто только сейчас всё это стало для меня невероятно актуально.
«Позитивный жест оказывается в конце ХХ века более радикальным, чем жест отрицания: просто эстетика близости и участия, в отличие от эстетики отстранённой критики, несёт в себе другую радикальность. Знаком нарушения табу является сообщаемое зрителю чувство стыда, — чувство, данное только участнику события. И так же как изображения расчленённых тел в раннем авангарде были тематизацией принципа дистанции, принципа отрицания, так и в искусстве конца ХХ века мотивы постыдной наготы и даже порнографические акценты (часто, как у Михайлова, лишённые всякого эротизма) указывают на эстетику непосредственности, позитивности, близости — эстетику “любви”. Если модернистское изображение, вплоть до конца ХХ века, создавалось методом деления, вычитания, минимизации, то фотографическое, видео- и тем более дигитальное изображение (его эстетика подчиняет себе все типы визуальных образов, которые приходят к сегодняшнему зрителю главным образом в репродукции) порождается умножением и “разрешением”. В самом этом слове есть противостояние модернистскому “запрету”. Художник не создаёт подобие (которое всегда недостаточно, всегда есть лишь расстояние до образа), но неким нерукотворным (техническим) способом являет полноценное присутствие. Здесь искусство конца ХХ века парадоксальным образом обнаруживает сходство с иконой, и для русского искусства это особо интригующая перспектива: ведь светская европейская картина нового времени оказалась в нём двухвековым, но всё же эпизодом между иконой и новой иконой Малевича».
Екатерина Дёготь, «Русское искусство ХХ века»
18 июля 2020
ПЕНА ДНЕЙ 