№352. 5 октября

В юности я обожала Германа Гессе, много его книг прочитала, но недавно поймала себя на мысли, что вообще не могу вспомнить их сюжетно – осталось только какое-то неуловимое впечатление, о котором сложно сказать что-то определённое. А сегодня вдруг взяла с полки первый попавшийся том, им оказался «Степной волк». Перечитала на одном дыхании и была совершенно шокирована тем, как я могла понять и полюбить такую книгу в двадцать лет. Но ведь полюбила же! И теперь говорю огромное спасибо себе той, двадцатилетней, что скупила в книжных всё, что нашла, и сегодня, спустя почти 15 лет, смогла взять эту книгу с полки и перечитать её.

Назад вообще нет пути – ни к волку, ни к ребенку. В начале вещей ни невинности, ни простоты нет; все сотворённое, даже самое простое на вид, уже виновно, уже многообразно, оно брошено в грязный поток становления и никогда, никогда уже не сможет поплыть вспять. Путь к невинности, к несотворенному, к Богу ведет не назад, а вперёд, не к волку, не к ребёнку, а ко всё большей вине, ко всё более глубокому очеловечению. И самоубийство тебе, бедный Степной волк, тоже всерьёз не поможет, тебе не миновать долгого, трудного и тяжкого пути очеловечения, ты еще вынужден будешь всячески умножать свою раздвоенность, всячески усложнять свою сложность. Вместо того чтобы сужать свой мир, упрощать свою душу, тебе придётся мучительно расширять, всё больше открывать ее миру, а там, глядишь, и принять в неё весь мир, чтобы когда-нибудь, может быть, достигнуть конца и покоя. Этим путём шёл Будда, им шёл каждый великий человек – кто сознательно, кто безотчетно, – кому на что удавалось осмелиться. Всякое рождение означает отделение от вселенной, означает ограничение, обособление от Бога, мучительное становление заново. Возвратиться к вселенной, отказаться от мучительной обособленности, стать Богом – это значит так расширить свою душу, чтобы она снова могла объять вселенную.

Герман Гессе, «Степной волк»

И хотя такое последнее время случается постоянно, я не перестаю удивляться, как вовремя с нами происходят неслучайные случайности, и как близко ответы располагаются от вопросов, стоит только решиться их задать. Я вот последнее время только и пишу про то, что распадаюсь на куски, не могу собрать себя в кучку и так далее и тому подобное, стоит ли удивляться, что в той книжке, которую я случайно взяла с полки, тоже про это:

Тому, кто изведал распад своего «я», мы показываем, что куски его он всегда может в любом порядке составить заново и добиться тем самым бесконечного разнообразия в игре жизни. Как писатель создает драму из горстки фигур, так и мы строим из фигур нашего расщепленного «я» все новые группы с новыми играми и напряженностями, с вечно новыми ситуациями. Смотрите!… Это и есть искусство жить, – говорил он поучающе. – Вы сами вольны впредь на все лады развивать и оживлять, усложнять и обогащать игру своей жизни, это в ваших руках. Так же как сумасшествие, в высшем смысле, есть начало всяческой мудрости, так и шизофрения есть начало всякого искусства, всякой фантазии… Фигуру, которая сегодня выросла в несносное пугало и портит вам партию, вы завтра понизите в чине, и она станет безобидной второстепенной фигурой. А из милой, бедной фигурки, обреченной, казалось уже, на сплошные неудачи и невезенье, вы сделаете в следующей партии принцессу. Желаю вам хорошо повеселиться, сударь.

Герман Гессе, «Степной волк»

И про раздробленность реальности там тоже есть:

Точно так же, мой дорогой, как радио в течение десяти минут бросает наобум великолепнейшую на свете музыку в самые немыслимые места, в мещанские гостиные и в чердачные каморки, меча ее своим болтающим, жрущим, зевающим, спящим абонентам, как оно крадет у музыки ее чувственную красоту, как оно портит ее, корежит, слюнит и все же не в силах окончательно убить ее дух – точно так же и жизнь, так называемая действительность, разбрасывает без разбора великолепную вереницу картин мира, швыряет вслед за Генделем доклад о технике подчистки баланса на средних промышленных предприятиях, превращает волшебные звуки оркестра в неаппетитную слизь, неукоснительно впихивает свою технику, свое делячество, сумятицу своих нужд, свою суетность между идеей и реальностью, между оркестром и ухом. Такова, мой маленький, вся жизнь, и мы тут ничего не можем поделать, и если мы не ослы, то мы смеемся по этому поводу. Таким людям, как вы, совсем не к лицу критиковать радио или жизнь. Лучше научитесь сначала слушать! Научитесь серьезно относиться к тому, что заслуживает серьезного отношенья, и смеяться над прочим!

Герман Гессе, «Степной волк»

Кстати, мысль на эту же тему (правда, значительно прозаичнее сформулированная) попадалась мне недавно и у Фромма, я тогда, кажется, не стала её здесь публиковать, чтобы не перегружать пост цитатами, но раз уж у меня сегодня такое книжное настроение, то вот:

Другим способом парализовать способность критически мыслить является разрушение любой структурированной картины мира… Радио, кино, газеты оказывают в этом отношении опустошительный эффект. Сообщение о бомбардировке города и гибели сотен людей бесстыдно прерывается или соседствует с рекламой мыла или вина… В киножурнале изображения торпедированных кораблей соседствуют с показом мод. Газеты приводят банальные рассуждения о диетических предпочтениях дебютантки с той же серьёзностью, что и информацию о важных событиях в науке или искусстве. Вследствие всего этого мы теряем искренний интерес к тому, что слышим. Мы перестаём волноваться, наши эмоции и критические суждения делаются заторможенными, и в конце концов наше отношение к происходящему становится тусклым и безразличным. Во имя «свободы» жизнь теряет свою упорядоченность; она делается состоящей из множества маленьких кусочков, друг с другом не связанных, и лишается смысла как целое. Индивид остаётся наедине с этими кусочками, как ребёнок – с мозаикой; разница состоит в том, что ребёнок знает, что такое дом, и поэтому может опознать части дома в мелких фрагментах, с которыми играет, в то время как взрослый не видит значение «целого», кусочки которого попали ему в руки. Он теряется, пугается и просто смотрит на множество бессмысленных частей.

Эрих Фромм, «Бегство от свободы»

(посмотрела в гугле, «Степной волк» был опубликован в 1927-м году, а «Бегство от свободы» — в 1941-м).

Фромм видит выход в проявлении спонтанной активности, которая возможна, «только если человек не подавляет основополагающие составляющие своего «я», если он прозрачен для себя, если только различные сферы жизни достигли фундаментального единства». А у Гессе ответ вот такой: «Образумьтесь наконец! Вы должны жить и должны научиться смеяться. Вы должны научиться слушать проклятую радиомузыку жизни, должны чтить скрытый на нею дух, должны научиться смеяться над её суматошностью. Вот и всё, больше ничего от вас не требуют».

Я, если честно, была удивлена, что в «Степном волке» так много говорится про смех и юмор.

…юмор, великолепное изобретение тех, чей максимализм скован, кто почти трагичен, кто несчастен и при этом очень одарён, один только юмор (самое, может быть, самобытное и гениальное достижение человечества) совершает невозможное, охватывая и объединяя лучами своих призм все области человеческого естества. Жить в мире, словно это не мир, уважать закон и всё же стоять выше его, обладать, «как бы не обладая», отказываться, словно это никакой не отказ, – выполнить все эти излюбленные и часто формулируемые требования высшей житейской мудрости способен один лишь юмор.

Герман Гессе, «Степной волк»

Ну и ещё несколько разрозненных цитат – про художников и пену:

Людей типа Гарри на свете довольно много, к этому типу принадлежат, в частности, многие художники. Все эти люди заключают в себе две души, два существа, божественное начало и дьявольское, материнская и отцовская кровь, способность к счастью и способность к страданию смешались и перемешались в них так же враждебно и беспорядочно, как человек и волк в Гарри. И эти люди, чья жизнь весьма беспокойна, ощущают порой, в свои редкие мгновения счастья, такую силу, такую невыразимую красоту, пена мгновенного счастья вздымается порой настолько высоко и ослепительно над морем страданья, что лучи от этой короткой вспышки счастья доходят и до других и их околдовывают. Так, драгоценной летучей пеной над морем страданья, возникают все те произведения искусства, где один страдающий человек на час поднялся над собственной судьбой до того высоко, что его счастье сияет, как звезда, и всем, кто видит это сиянье, кажется чем-то вечным, кажется их собственной мечтой о счастье.

про разговоры об искусстве:

– …Я много раз пытался поговорить с вами о музыке – мне было бы интересно услышать ваше мнение, ваши возражения, ваши суждения. Но вы не удостаивали меня даже самым скупым ответом.
Он самым приветливым образом засмеялся и на сей раз не оставил меня без ответа, а невозмутимо сказал:
– Видите ли, по-моему, вовсе не стоит говорить о музыке. Я никогда не говорю о музыке. Да и что мог бы я вам ответить на ваши очень умные и верные слова? Ведь вы же были совершенно правы во всём, что вы говорили. Но, видите ли, я музыкант, а не учёный, и я не думаю, что в музыке правота чего-то стоит. Ведь в музыке важно не то, что ты прав, что у тебя есть вкус, и образование, и всё такое прочее.
– Ну да. Но что же важно?
– Важно играть, господин Галлер, играть как можно лучше, как можно больше и как можно сильнее!

про звёзды:

Жизнь моя была трудной, сбивчивой и несчастливой, она привела к отреченью и отрицанью, она была горькой от соли, примешанной ко всем человеческим судьбам, но она была богатой, богатой и гордой, она была и в беде царской жизнью. Как ни убого растрачивается остаток пути до окончательной гибели, ядро этой жизни было благородно, в ней были недюжинность и накал, в ней дело шло не о жалких грошах, а о звёздах.

про путь домой:

Ах, Гарри, нам надо продраться через столько грязи и вздора, чтобы прийти домой! И у нас нет никого, кто бы повёл нас, единственный наш вожатый – это тоска по дому.

и про ответы на все вопросы: