Внезапно впала в зимнюю спячку. Делаю только самое необходимое, в остальное время читаю под пледиком. Закончила «Империю..», узнала много нового о революции. Вернее, всё новое, так как до этого я о ней ничего не знала. Хотя больше всего мне были интересны эпизоды из мира культуры. Например, очень грустно было узнать, что Савва Морозов под конец жизни оказался «совершенно одинок и несчастен. У него плохие отношения с семьёй, которая считает его социалистом-безумцем, а революционеров интересуют только его деньги. Как, впрочем, и Станиславского с Немировичем» (из книги). А в 43 года у него случилось «тяжёлое общее нервное расстройство, выражавшееся то в чрезмерном возбуждении, беспокойстве, бессоннице, то в подавленном состоянии, приступах тоски и прочее» (из Википедии), и он покончил с собой.
Ещё впервые узнала историю про червивое мясо и бунт на броненосце «Потёмкин» (фильм Эйзенштейна, к своему стыду, не смотрела, но теперь точно посмотрю). Или вот ещё деталь. Ида Рубинштейн на первой мировой работала медсестрой — униформу специально для неё сшил Бакст. А Николай Гумилёв перед отъездом на войну переживает за Блока и говорит Анне Ахматовой: «Неужели и его пошлют на фронт? Ведь это то же самое, что жарить соловьёв». Про мытарства Дягилева тоже было очень интересно.
У Суворина есть частный театр, и именно его умоляет сдать в аренду Дягилев. Но Суворин называет издевательски неподъёмную цену. «Так-то нас встречает родина! Видно, как мы ей нужны, — пишет обиженный Стравинский. — Гнусные мелкие торгаши и злодеи — служат одной лишь пакости, пошлости, подлости. Суворины и прочая сволочь, от которой в России проходу нет — задыхаешься». Самая известная балетная труппа в мире так и не найдёт площадки в России. Дягилев переносит выступление в Дрезден.
Михаил Зыгарь, «Империя должна умереть»
А вот кусочек про «Весну священную»:
Сначала зрители шепчутся, потом начинают кричать, свистеть и ругаться. У Стравинского сдают нервы, и он выходит из зала. Поклонники дягилевской труппы кричат на недовольных: поэт Габриэле д’Аннунцио и композитор Клод Дебюсси едва ли не с кулаками бросаются на зрителей из соседней ложи. Сейчас такое можно представить себе только на футболе, но не в театре, — спектакль ещё не закончился, а потасовка уже в разгаре. Дягилев приказывает включать и выключать свет в зале, надеясь успокоить публику, в итоге приходится вызвать полицию. Несмотря на свист, крики и драку в зале, публика после балета орёт и аплодирует: Нижинский и Дягилев даже выходят, чтобы раскланяться.
Дягилев в восторге от скандала: «Это именно то, что я хотел», — кричит он друзьям. Вся компания едет ужинать, потом гуляет по Булонскому лесу до утра. Жан Кокто вспоминает, что в какой-то момент в такси Дягилев начинает что-то бормотать по-русски, Стравинский и Нижинский внимательно его слушают, а он плачет. Кокто спрашивает, что случилось, и ему объясняют, что Дягилев читает стихи Пушкина.Михаил Зыгарь, «Империя должна умереть»
Но самое интересное, конечно, про Россию в целом.
Рефрен милюковской речи очень символичен. У него, конечно, есть свой ответ на вопрос «глупость или измена?». Он думает, что предатели существуют, что прогерманская партия работает, что члены правительства не могут быть просто идиотами — должен быть какой-то злой умысел. Ну или просто какой-то замысел. К сожалению, теперь, сто лет спустя, точно известно, что правильный ответ на вопрос Милюкова — «глупость». Никто из разоблачаемых им чиновников не был шпионом. Они просто были бесчестными бездарностями.
Михаил Зыгарь, «Империя должна умереть»
А вот что в дневнике пишет о России Зинаида Гиппиус:
…всё поздно, все невменяемы. Россия — один большой сумасшедший дом. Если сразу войти в залу жёлтого дома, на какой-нибудь вечер безумцев, — вы, не зная, не поймёте этого. Как будто и ничего. А они все безумцы. Есть трагически-помешанные, несчастные. Есть и тихие идиоты, со счастливым смехом на отвисших устах собирающие щепочки и, не торопясь, хохоча, поджигающие их серниками [спичками]…
Кусочек про приближение Первой мировой:
Многие авторы воспоминаний пишут, что якобы предчувствовали приближение Первой мировой войны. Однако почти ничего в поведении жителей Российской империи в 1914 году не выдаёт этого предчувствия. Все они уверены, что будущее зависит не от них, а от высокого начальства. Ни интеллектуалы-оппозиционеры, ни близкие ко двору монархисты не допускают мысли, что они могут на что-то повлиять.
Однако проблема даже не в этом, а в том, что и высокое начальство тоже ничего не хочет решать. Император устал от плохих новостей, жалоб, ультиматумов и интриг. Он почти не появляется в столице — отдых с семьёй становится почти круглогодичным. В Крыму он ещё принимает министров, а во время летних путешествий на яхте по Финскому заливу вообще чиновников к себе не допускает. В столичных гостиных ходят слухи, что страной управляет Распутин — но на самом деле страной не управляет никто. Распутин живёт у себя в сибирском селе и переписывается с царицей телеграммами. Премьер-министр Горемыкин старательно ничего не делает — его и назначили, чтобы он «не заслонял царя».Михаил Зыгарь, «Империя должна умереть»
Всё, закругляюсь! Ещё только одна цитата, со страницы 864 (последней):
Пока я писал эту книгу, меня неизменно поражали воспоминания участников событий. Сотни героев написали подробнейшие мемуары о том, что произошло, — и большая часть воспоминаний была написана после обеих революции 1917 года. Авторы мемуаров уже знают, чем закончилась их история, и почти все они не поменяли своих точек зрения. Каждый уверен в своей правоте. Мало кто винит себя в том, что его история закончилась трагедией. Они все вместе потопили свою Атлантиду, но каждый считает, что виноват не он, а все остальные. Жандарм считает, что был прав, когда давил, — и жалеет только о том, что недодавил. Революционер уверен, что был прав, когда взрывал, и переживает, что мало взорвал. Каждый считает, что спасал, — но, увы, не спас.
Михаил Зыгарь, «Империя должна умереть»
Почему-то сразу вспомнилась «Война» Дельфина, которая пожизненно прописана в моём плеере. Можно сказать, что это краткое содержание 864 страниц Зыгаря. И истории России в целом. И не только России.
Ты смотришь в телеэкран, в передачи новостей,
Ты yзнаешь о том, кто был сегодня сильней,
Кто стрелял только в спинy, ну а кто только в лоб,
И о том, кто хотел, но почемy-то не смог.Ты почyвствyешь боль, ты почyвствyешь страх,
Ты yзнаешь о том, что в мире что-то не так,
И главная новость, как обычно, одна,
Это только пять букв — война.Она куда-то yшла, и третий день не звонит,
Ты почемy-то один, и почемy-то забыт,
И каждый считает виноватым другого
Хотя сделать шаг на встречy — это проще простого.
И каждый хочет доказать, что он лyчше, чем есть,
И большая любовь превращается в месть,
И безумные чyвства превращаются в слова,
Но это yже совсем дрyгая война.Бывает нет сил чтобы встать и идти
И некомy помочь тебе на этом пути,
И некомy сказать, что всё бyдет хорошо,
Что это только начало, а в начале тяжело.
Нелегко поднять тяжесть опустившихся рук
Особенно тогда, когда тебя предал друг,
И каждый день превращается в бешеный бой,
И это тоже война, но война с самим собой.Он говорит, что видел смерть, и что сам ею был,
Он говорит, что до сих пор он ничего не забыл,
В его пальцах навсегда осталась нервная дрожь,
Он говорит и тихо плачет, как сентябрьский дождь.
И ты емy не мешай, пyсть говорит только он,
Его слова о том, что было, бyдто раненого стон,
Ты посмотри емy в глаза, в них только выстрелов дым,
Пока он жив, его война бyдет с ним.
А вообще я сейчас уже читаю другую книжку, «1913. Лето целого века» — купила её случайно на non/fiction, просто наугад, а оказалось, что это идеальное попадание в тему — сборник историй о том, что происходило в мире накануне Первой мировой, с января по декабрь 1913-го года. И так как сегодня я уже зашкаливаю с количеством цитат, то оставлю ещё только одну, остальное — в следующих выпусках)
В Мюнхене благотворительный аукцион в поддержку Эльзы Ласкер-Шюлер идёт вкривь и вкось. С целью поддержать дополнительными средствами инициированную Карлом Краусом в «Факеле» акцию помощи, Франц Марк трогательным образом попросил венских друзей-художников предоставить свои полотна. И действительно, 17 февраля на торги поступили выполненные маслом картины от Эрнста Людвига Кирхнера, Эмиля Нольде, Эриха Хеккеля, Карла Шмидт-Ротлуфа, Оскара Кокошки, Пауля Клее, Августа Маке, Алексея фон Явленского, Василия Кандинского и Франца Марка. Только Людвиг Майднер из Берлина отказался (ему-де самому есть нечего). Аукцион организовали в Новом художественном салоне, но никто не проявил интереса. Так что художники покупали друг у друга, чтобы избежать абсолютного позора; всего набралось 1600 марок.
Общая ценность не ушедших 17 февраля 1913 года с молотка произведений искусства составила бы сегодня около 100 миллионов евро, да что там — чуть ли не 200 миллионов.Флориан Иллиес, «1913. Лето целого века»
18 декабря 2018
ПЕНА ДНЕЙ 